Султан Адиль-Гирей. Об авторе. Сулейман эфенди.
Об авторе
Султан Адиль-Гирей
К числу адыгских писателей-просветителей относится и Султан Адиль-Гирей. Родился он в 1821 году, образование получил в Петербурге. В возрасте восемнадцати лет С. Адиль-Гирей поступил на военную службу в русскую армию. Служил в Кавказско-горском полуэскадроне, возглавлял милицию в Аварии и Чахии, был адъютантом главнокомандующего Отдельным Кавказским корпусом, командовал разными воинскими подразделениями, служил в Варшаве и Петербурге. Вернулся на Кавказ уже в 70-х годах, продолжал служить в Тифлисе в чине генерала по особым поручениям.
Первые художественные произведения Адиль-Гирея появились в печати в 40-х годах XIX века главным образом в газете «Кавказ», сыгравшей в свое время прогрессивную роль, так как она печатала многие произведения национальных писателей, пробуждала интерес у русских читателей к жизни и людям Кавказа.
Султан Адиль-Гирей умер 30 декабря 1876 года в Тифлисе. По свидетельству современников, тело его было перевезено из Тифлиса в Адыгею, в аул Тлюстенхабль, и похоронено там на родовом кладбище.
Из книги «Адыгские писатели-просветители XIX века».
СУЛЕИМАН ЭФЕНДИ
СУЛЕИМАН ЭФЕНДИ
Отрывок из письма
30 сентября 1846 г. Лагерь при реке Фортаяг
…Расскажу тебе одно из замечательных событий, случившееся во время вторичного посещения Главнокомандующим Чеченского отряда.
Ты знаешь Сулеймана Эфендия, одного из замечательнейших духовных лиц при Шамиле, который им был послан в Закубанье, на место Хаджи-Магомета, чтобы восстановить тамошние народы против нашего правительства. Ты помнишь удивление и сомнение абадзехов и шапсугов при известии, мною сообщенном, в бытность на Лабе и в Абыне, о намерении Сулеймана покинуть Шамиля и предаться России. Скажи им теперь, что Сулейман Эфенди со всем семейством в нашем лагере! Он явился с полною доверенностью к Главнокомандующему вскоре по прибытии его сиятельства в отряд.
Я познакомился с Сулейманом Эфендием в день представления его Главнокомандующему, и с того времени до отъезда его в Кабарду мы виделись беспрестанно.
Сулейману лет под сорок; роста он небольшого; наружность его замечательная: лицо бледное, выразительное; глаза черные, выражающие ум светлый, душу пылкую, испытаниями измученную… В беседе Сулейман приятен, разнообразен, откровенен и чужд этой суровой важности, которою обыкновенно и так искусно прикрывают наши духовные отцы сзою недоученную глупость… Он владеет увлекательным даром слова, облагороженного чистыми понятиями о вере и верным взглядом на предметы бытия человеческого. Долго находясь при Шамиле, свидетель и участник многих событий, кровью запечатленных в памяти народа, он с грустью понял всю тщету честолюбивых стремлений безжалостного имама своего. Вот слова его, сказанные мне на прощание:
«Я знаю, что найдется много людей среди оставленных мною и в кругу, в который теперь вступаю, которые станут чернить поступок мой. Они или будут называть меня неблагодарным Шамилю за внимание его ко мне, или же будут подозревать агентом его среди соплеменников моих, русскому правительству покорных.
Но я знаю человека и его слабости. Это редкие, сребрящие мою бороду седины вызваны не годами, но борьбою с людьми и обстоятельствами; если испытания несколько уронили в моих глазах цену и самой жизни, зато научили меня равнодушию к опасностям и презрению к тому — что обо мне скажут люди? Из боязни к ним я не совращусь с пути, по которому ведет меня голос совести и долга. Оставляя Чечню или, вернее сказать, Шамиля, конечно, я имел виды или, как говорят мои враги, свои расчеты; да и как же назвать человека, предпринимающего дело, подобное моему переселению к русским, без всяких к тому причин?
Было время, когда я видел в Шамиле человека, избранного свыше, как для поддержания и сохранения чистоты нашей веры, так и для ведения благоустройства в племенах, поручивших ему свою судьбу. Пока он вел себя достойно доверию и своему званию и справедливостью приобретал влияние над народом, до тех пор я служил ему телом и душою; видел в нем добровольную жертву, на которую он обрек себя для блага своих собратий.
Он ценил мое усердие, мою преданность, приблизил к себе, подружился и облек меня полным доверием своим. Шамиль, положа руку на сердце, не может сказать, что я когда-нибудь осквернил чувством или мыслью дружбу его ко мне до настоящего времени. Пусть хоть раз в жизни будет справедлив, отдаст полную цену человеку, который некогда готов был пожертвовать собственной жизнью, чтобы продлить его дни, и тогда, уверен я, скажет он: «Сулейман Эфенди был моим верным слугой до тех пор, пока участь племен, с доверенностью предавшихся мне, была для меня священнее собственной моей участи и пока власть, обманом, хитростью и кровью купленная, не отуманила мой рассудок, не оглушила мой слух для суровых, но часто спасительных истин, внушенных дружбой…» С прискорбием я заметил, что по мере возвышения своего Шамиль начал забывать счастье народа, судьбу свою ему вверившего; на трупах лучших его сынов он стал сооружать здание своего честолюбия и приносить ему в жертву все, что видам его не льстило. И я оставил его, но не страх казни, мне угрожавшей, а желание счастья дорогому моему семейству побудило меня прибегнуть под благостное покровительство русского правительства. Время покажет истину моих слов и чистоту намерений».
Прощай! Ты жаловался на краткость моих писем — вот тебе длинное письмо.
Султан Адиль-Гирей
